Стоковые изображения от Depositphotos
Tazabek — Как работы Бена Бернанке, Дугласа Даймонда и Филипа Дибвига помогли нам справиться с финансовым кризисом 2008 года и помогут справиться с кризисами будущего? С этим вопросом российское издание Republic-Деньги обратилось к экономисту Константину Сонину за комментарием.
В понедельник Нобелевская премия по экономике была присуждена экс-главе ФРС США Бену Бернанке, Дугласу Даймонду и Филипу Дибвигу. Лауреатами они стали, как говорится в решении Нобелевского комитета, «за исследование банков и финансовых кризисов». Эти исследования легли в основы современного понимания того, почему у нас есть банки, как сделать их менее уязвимыми во время кризисов и как крах отдельных банков усугубляет финансовые кризисы. Так, Дуглас Даймонд и Филип Дибвиг показали, что справиться с банковской паникой, когда вкладчики спешно снимают деньги и даже у хороших банков может не оказаться достаточно наличных для выплат, потому что деньги были выданы в виде кредитов, которые, в отличие от вкладов, нельзя истребовать быстро, можно страхованием вкладов. А Бен Бернанке в своих исследованиях Великой депрессии 1930-х годов доказал: именно банковская паника привела к тому, что кризис стал таким глубоким и затяжным. За подробностями «Деньги» обратились к профессору Чикагского университета, экономисту Константину Сонину, который на днях опубликовал свой прогноз решения жюри (и отчасти угадал).
— Для начала хотелось бы пояснить для читателей, что Нобелевская премия по экономике — это не совсем Нобелевская премия. Это Премия Sveriges Bank в области экономических наук памяти Альфреда Нобеля. Говорят, сам Нобель не стал учреждать премию в области математики, потому, что какой-то математик перешел ему дорогу в любовных делах. А чем ему экономика-то не угодила?
— Эта премия Sveriges Bank в каком-то смысле — самая Нобелевская из всех премий. Потому что она учреждена после того, как, примерно к 60–70 годах 20-го века выяснилось, какую огромную роль играет экономическая наука во всех общественных науках.
Когда Нобель учреждал свои премии — вернее, в последующие десятилетия, — различные методы статистики и математические методы развивались, в основном, в медицинских и биологических науках. Но уже в 50-х годах, может, даже, чуть раньше, после войны, стало ясно, что основной прогресс в анализе данных, в том анализе, который сейчас стал анализом больших данных, был в общественных науках, прежде всего, экономических. Так же, как математический прогресс, [важный] для всех наук, в значительной степени происходил в экономике и финансах.
Признание того, что экономическая наука стала не просто общественной наукой, но и центральной наукой в области анализа данных, стало причиной создания премии по экономики.
— Хотела уточнить — после войны, это после Второй мировой войны?
— Да. Собственно первый анализ того, что сейчас называется анализом больших данных — это анализ разного рода государственных данных. которые стали собирать [в соответствии] с работами Василия Леонтьева, когда появились какие-то элементы плановой экономики в США. Связанные не с необходимостью централизованного управления, а просто с необходимостью планирования деятельности очень сильно выросшего правительства: оно сначала выросло во время войны, а потом росло по естественным причинам. Там вот и появился этот анализ данных. Экономика до этого была даже более математизированной в области абстрактной математики, чем сейчас, было больше математики и меньше анализа данных. Все это и привело к появлению премии по экономике, потому что иначе получалось, что премии для центральной науки как раз и нет.
— Вы буквально накануне объявления лауреатов премии по экономике опубликовали свой небольшой прогноз. Бен Бернанке, ставший лауреатом, там был, но на пятом месте. А на первом был Дарон Асемоглу. Вас самих удивил выбор лауреатов нынешнего года?
— Они все были, Дуглас Даймонд и Филип Дибвиг тоже присутствовали в моих предыдущих прогнозах. Я неоднократно подчеркивал, что вывести из претендентов на Нобелевскую премию могут только две вещи: смерть и получение премии. Потому что Нобелевский комитет по экономике дает премию только за те вещи, которые сыграли большую роль в науке, даже если потом, например, оказалось, что наука пошла в другом направлении. Поэтому из претендентов на Нобелевскую премию по экономике не выбывают. Когда я писал последний прогноз, у меня Бен Бернанке был вписан как за те работы, за которые дал премию Нобелевский комитет, так и за его макроэкономические работы. Однако [Нобелевским комитетом] он был объединен с исследователями банковского сектора [Дугласом Даймондом и Филипом Дибвигом]. Что, кстати, вполне естественно.
— Как раз хотела об этом поговорить. Именно модель банковой паники Даймонда-Дибвига, внедрившая идею страхования банковских депозитов, объяснила, почему произошла Великая депрессия и чем страшен bank runs, «набег на банки». Между тем, даже сейчас, когда чуть не обанкротился один из крупнейших мировых банков, швейцарский Credit Suisse, многие люди не понимают — а почему, собственно, нельзя давать банкам умереть?
— Перед тем, как ответить на ваш вопрос, я бы хотел отметить, какая может быть сложность с объяснением для журналистов и популяризаторов науки выбора лауреатов Нобелевской премии 2022 года. Дело в том, что те вещи, за которые Бен Бернанке, Дуглас Даймонд и Филип Дибвиг получили Нобелевскую премию, уже настолько «прошиты» в нашем сознании, настолько хорошо известны и так давно преподаются в курсе по экономике и претворяются в жизнь, что кажутся очевидными. Никто не сомневается в 21-м веке, что нужно страхование вкладов, что ЦБ должен решительно действовать, предотвращая банковские кризисы. Мы уже видели [глобальный финансовый] кризис 2008–2009 годов, где тот самый Бен Бернанке, действуя в точности с тем, что он описывал в своих работах 90-х годов о Великой депрессии, предотвратил банковский кризис.
Теперь о том, что плохого в крахе банков. Плохо то, что вместе с банками гибнет огромное количество информации. Когда мы говорим, что банк обанкротился потому, что с ним не смогли расплатиться те, кто у него заняли, и не получили деньги те, кто в него вложил деньги, то, вместе с обанкротившимся банком гибнет огромное количество информации о репутации заемщиков. Эта информация с трудом собирается, потому что банк на своем горьком опыте узнает, какой заемщик надежен, какой нет, у какого предпринимателя проекты, в которые стоит верить, у какого — не стоит, какую ставку процента в каждом случае нужно давать, в каком случае давать пролонгацию кредита. В момент, когда банк обанкротился, эта информация умирает вместе с ним.
— Даже сейчас, когда все цифровизировано и информация остается на электронных носителях, когда существуют скоринговые программы кредитования?
— Понимаете, информация — это не просто биты. Это в значительной степени результат принятых решений, о многих из которых цифровых следов нет. Представьте себе, что в банк пришел за кредитом человек, например, Илон Маск или Дональд Трамп — а банк подумал и ему отказал. Что останется в архивах этого банка? Что была встреча с Трампом или Маском. А описания, что мы не выдали кредит, потому что нам показалось, что это не такой уж надежный заемщик, там не будет. А может и вообще никакой записи не останется — кредит же не выдан. Но банк при этом хранил бесценную информацию. Если это информация о миллионах проектов — это огромный объем.
Все думают, что хорошо понимают Великую Депрессию, потому что есть современный нарратив. Но до работ Бена Бернанке нарратив был такой: из-за экономического кризиса обрушивались банки.
Бернанке показал в своих работах, что в значительной степени механизм был обратный: банковский кризис был причиной обрушения промышленности.
Это та вещь которая широкой публике дается тяжело: что финансовый сектор, информация, транзакции — это гораздо более реальные вещи, чем тонны стали, чугуна и цемента. Что ценные вещи происходят там, где принимаются решения и создается та самая бесценная информация, о которой я говорил. А тонны чугуна и стали из этого вытекают, а не являются фундаментом. К сожалению, для советского человека это понимание дается тяжело.
— Судя по Нобелевской премии мира, Нобелевский комитет в этом году следует актуальной повестке. С вашей точки зрения, награждение Бернанке, Даймонда и Дибвига свидетельствует о том, что именно сейчас актуальным становится вопрос долгового кризиса и того, как сейчас должны вести себя центробанки?
— Я бы так не сказал. Вообще надо понимать, что Нобелевские премии по разным категориям присуждаются абсолютно разными органами. Та же Премия мира вообще присуждается норвежским Нобелевским комитетом, члены которого назначаются парламентом Норвегии, а не шведским Нобелевским комитетом. Поэтому я не думаю, что есть какое-то единство [между различными комитетами]. Могу сказать, что Нобелевский комитет по экономике более других следует принципам награждения за классические работы. То есть, в отношении каждого из лауреатов премии по экономике можно быть уверенным, что прошли десятилетия после того, как были написаны его работы, и эти работы уже оказали очень большое влияние на науку, они давно попали в учебники и стали мейнстримом, давно используются в практике или для ее понимания. Так что я бы не считал награждение Нобелевским комитетом в области экономики каким-то месседжем этого года.
— Тем не менее сейчас многие шутят, что раз наградили Бена Бернанке за его «вертолетные деньги», то в следующем году наградят Джерома Пауэлла за его «бешеный принтер». Так что некую актуальность общественность вне экономического сообщества все же углядела.
— Я не думаю, что есть какие-то великие экономисты, чьи работы вообще нерелевантны. Например, все пять групп экономистов, которые присутствовали в моем прогнозе [о возможных лауреатах Нобелевской премии]: о каждом из них можно было бы сказать что их идеи актуальны. Например, если бы премию получила Клаудиа Голдин за первые работы о дискриминации женщин — это была бы очень актуальная тема. Если бы лауреатами стали Дарон Асемоглу и Джеймс Робинсон, писавшие работы о failed state и о том, что ведет к войнам и разрушениям государств, или статистические методы — все, что угодно могло бы быть сейчас актуальным.
— А такая актуальность классических работ — это примета времени или классика работает всегда?
— Это актуально, потому, что это важные работы, а не потому, что это актуальные темы.
Работы Даймонда и Дибвига появились сорок лет назад, а уже 20–30 лет они «прошиты» во все мануалы центральных банках, присутствуют во всех учебниках по экономике.
Это такая вещь,о которой любой бакалавр экономики все понимает: что нужно страховать вклады, иначе может быть банковская паника, что у центрального банка есть обязанность предотвращать банковский крах и панику. Бен Бернанке вообще макроэкономический историк. То, что он писал — это было про Великую депрессию, писал он эти работы в 90-е годы.
— В завершение хотела бы спросить: сегодня мы можем еще что-то почерпнуть дополнительно из работ нынешних Нобелевских лауреатов?
— Я бы сказал, что после финансового кризиса 2008–2009 гг появилась новая релевантность, которая и сейчас является актуальным и важным в пользу конкретного регулирования: это то, что работы Даймонда-Дибвига об опасности банковской паники относятся не только к тем организациям, что называются банками и принимают вклады, но и ко всему тому, что мы после 2008–2009 года называем теневым банковским сектором. Это не что-то тайное, а любые финансовые институты, которые занимаются, казалось бы, чем-то совершенно другим, нежели банки, но, в конечном счете, являются финансовыми посредниками. Это всевозможные хедж-фонды, фонды, торгующие производными бумагами и т.д. Например, в 2008–2009 гг оказалось, что страховые компании, в зависимости от портфеля, тоже являются частью этого теневого банковского сектора.
Тогда же оказалось, что таковым являются и многие промышленные компании. General Electric, как оказалось, финансирует свою деятельность, по сути, за счет однодневных заимствований, имея собственное финансовое подразделение. Нам казалось, что это не банк — а это, по сути, был банк, так как являлся финансовым посредником — тем, кто трансформирует сроки заимствования. Так что оказалось, что все, о чем писали Даймонд и Дибвиг, относится ко всему, что является финансовым посредником и занимается трансформацией срочности обязательств. Возможно, мы еще что-то не понимаем и во время какого-то очередного кризиса поймем. Например, что правительство, в сущности, занимается этим же. И можно не иметь проблемного банка, а иметь аналогичную проблему. Вот что дали работы нынешних Нобелевских лауреатов.
За последними событиями следите через наш Твиттер @tazabek
По сообщению сайта Tazabek